Началось с того, что вечером ввалился муж – упившийся, но не до блаженной улыбчивости, а немного недобравший и потому беспокойный. То есть в угрюмом поиске, до кого б доебаться. Понятно, что под рукой была только она, и он затянул свое любимое, про «что, не нравлюсь пьяный? а шла бы замуж за своего этого… как его.. этого.. Толика! небось ждет и мечтает».

Кто ей виноват, сама в какой-то семейной перепалке обронила, что с первой любовью ей было лучше и веселее и вкуснее, и то да се. Ссора рассосалась, а вылетевшее слово из воробья превратилось в коршуна-маньяка, приходящего поклевать ее по поводу и без – мужчины не забывают ностальгий по первым и прочим, хто оказался раньше, как об этом настойчиво и небезосновательно талдычат женские глянцы. Обиднее всего, что Толик, ее студенческий друг, он же первый источник ее ранних обморочных оргазмов, много лет (после их расставания - беззаботного по причине юных лет) хранился в ней уютной идиллией из прошлого – типа, пусть хоть целлюлит, но у меня было в жизни то самое, «тру романс», как в кино. Особенно, когда поняла, что другого кина в суетливых буднях с двумя детьми не предвидится. И надо ж было ей недавно случайно встретиться с немного полысевшим и чуток растолстевшим своим студенческим прынцем, который приперся вдохнуть дыма родины с другого конца земли, и тупо с ним переспать? Сказку как сквозняком сдуло, причем для обоих сразу – на место романтики нагрянуло дас ист фантастиш да понимание, что они больше не увидятся, потому что для этого не осталось ни единой причины. Хотели поплескаться в одной реке дважды – получите-распишитесь. Так что теперь мужнины укоры были ей особенно болезненны. Не объяснишь же - а вот нету больше моей первой любви.

читать дальше«Уже не мечтает», - вяло отмахнулась она, протирая чашки до блеска. «А чего это? Разлюбил? Та ладно, старая любовь не ржавеет! – оживился муж, гурмански предвкушая кровавую бойню с битыми мобильниками и разлитым по шторам борщем. – А вот позвони ему, увидишь, как он обрадуется…» «Он умер», - брякнула она без особого выражения, просто, чтоб отстал. Но муж вдруг повел себя странно. Он осел на табурет, открыл рот, выпучил глаза и – о счастье, замолчал. Потом произнес сугубо театрально: «Как? Когда? Ты мне ничего не говорила про Толика (ага, раньше это всегда звучало бы – про Толика-хуелика)» «Еще осенью, я даже на похороны не пошла, чтоб тебя не злить». «Меня злить? Да что ж я, сволочь последняя или… Он же молодой совсем… Почему?» - муж ни на секунду не заподозрил, что она могла бы шутить такими вещами, и грустнел с каждой минутой. «Сердце. У него было слабое сердце еще с юности» - она так искренне поверила в собой созданную версию, что из неоткуда самостоятельно стали возникать достоверные детали, а глаза замокли. Она увидела печальную гранитную поверхность с его фото, заснеженный холмик. «Бедный, я же не знал…» - муж, очевидно, испытал мощные укусы совести, раздутые пьяной сентиментальностью, потупился, замолчал, рефлекторно нашарил в баре бутылку водки, тут же налил себе полный стакан, мол, за упокой. А она пока ощутила только – фух. Коршун улетел и больше не вернется.

Потом позвонила мама, и тоже что-то начала про «как дела, опять твой напился, зря ты не вышла за Толика, была б совсем другая жизнь». «Мама… - она сделала голос пониже и потянула паузу. – Мама я должна тебе сказать… Только папе не говори пока… Толика больше нет…» «Что? – мама громко ойкнула или икнула на том конце провода. Потом, видимо, предприняла попытку овладеть собой. – А кто тебе сказал? Может ошиблись? У нас было такое с одним другом – написали родным, что умер, а он..» «Нет, это точно, потому что его привезли сюда хоронить, и все наши ходили и меня звали, но я не смогла…». «Э-ых, - выдохнула мама, слышно было, что она вот-вот пустит слезу, это у нее происходило на раз-два, поэтому дочь срочно сменила тему: «Как там твои голландские тюльпаны, проросли?» «Они уже бутоны выбросили, такая красота! Вы приедете посмотреть?» - мама тут же перешла от уныния к радости, которая была для нее более естественной в понимании хода вещей.

«Ты совсем мозгами йобнулась», - мысленно услышала она голос любимой подруги Ирки. – Взяла и похоронила живого! Ты вообще в курсе, что мысль материальна? Считай, что ты его убила, просто взяла и – чик!» Нет, Ирке рассказывать про придуманную смерть нельзя, вдруг еще и проболтается в подходящий момент. Но надо было что-то делать – с каждым днем наростало странное беспокойство и на душе было херовато, будто она сделала что-то пакостное. «Ну я ж не со зла, просто так получилось, - в сотый раз говорила она себе. – Я наоборот хочу, штоб у него все окей, куча детей и внуков и огромный дом на Лазурном берегу». Неожиданно для себя, она полезла в бабушкины жухлые тетрадки – все, что оставила себе на память и хранила в пластиковом файле под компом. Заговоры, отвороты, сглазы, непонятные рисунки. Нашла среди записок небольшой листик с размашистыми строчками: «Если кто снится мертвым, то будет жить много лет». Это к делу не относилось. Потом еще «Если кого-то сокроют и назовут мертвым во спасение, то будет жить лет несчетно». Вот это уже горячее. В принципе, она Толика как раз «сокрыла», чтоб не дергали кто ни попадя. Да, так и было! Она сама поверила в свою благородную мотивацию. В таких случаях говорят, что с души свалился камень. Хотя это было больше похоже на дерьмецо.

Толик несся в серебристом мерсе по залитом солнцем океанскому хайвею, до конференции оставались считанные минуты. Незаметно для себя он набирал и набирал скорость, распоясавшись от американской презумпции свободы. Ничто не предвещало беды. В действительности – ничто никогда не предвещает беды, это потом кто-то обязательно говорит: «Я так и чувствовал, что случится что-то ужасное».

ax-libris.livejournal.com/183408.html